В 20 лет я ушла из родительского дома, отдала своего зачатого в 16 лет ребенка на усыновление и отправилась в Нью-Йорк. Этот город тогда был гораздо привлекательнее — и опаснее, чем сейчас. Он был на грани банкротства, там было дешево жить и постоянно что-то происходило. Казалось, возможности безграничны. Мне было 20, я спала в подземке и на кладбищах.
Я посещала в Нью-Йорке поэтические чтения, и они мне казались дико скучными. Я стала сама выступать в разных заведениях с моими стихами, и если в каком-нибудь маленьком баре выступала рок-группа и блюз-группа, я выступала на разогреве у блюз-группы.
Я выросла в пятидесятых, когда не было возможности вот так просто делиться музыкой. За пластинкой Эдит Пиаф или, позже, Боба Дилана нужно было охотиться. С одной стороны, было бы неприятно осознать, что люди утрачивают авантюрный дух поиска. С другой, многие вещи, ставшие доступными теперь, были для меня в молодости недостижимы. Фильм Годара можно было увидеть раз в десять лет!
Моим личным определением панк-рока всегда была свобода. Можно сказать, что Моцарт был панк-рокером.
Я никогда никого не боялась, в том числе публики. Я никогда не покидала сцену в слезах, а если меня освистывали, я принимала это с гордостью. В 80 процентах случаев мне удавалось обернуть ситуацию в свою пользу.
Молодые решают, как они хотят слушать музыку, решают, как они хотят ее создавать. Мне уже за 70, уж точно не мне их судить.
Мой единственный совет: не будьте рабами технологии — пусть технологии служат вам!
Когда я оказываюсь в Лондоне, я всегда иду сказать «Привет» статуе Питера Пэна в Кенсингтон Гарденс. Я ходила к нему еще в семидесятых — он такой чудесный, с трубой и феями! В юности я мечтала быть похожей на него и никогда не взрослеть.
Я знаю, что я не могу петь как Эми Уайнхаус или Рианна, не могу полагаться на физическую красоту и вообще на преимущества молодости. Но я точно могу быть уверена: я на сцене не случайно, а благодаря способности взаимодействовать с людьми. У меня нет личных амбиций, мне плевать на карьеру. У меня уже есть дом и доброе имя. И я не хочу ничего, кроме этого совместного с публикой опыта.
Да, я грохнулась на задницу во время выступления на фестивале «Гластонбери». Я чувствовала себя полной дурой, а потом подумала: «Какого хера? Это же рок-н-ролл!»
Я никогда не разделяла нигилизм панк-рока. Никогда не жила негативом. Я всегда старалась, наоборот, выстроить культурный язык для человечества, наладить коммуникации.
Думаю, самое главное — оставаться гуманистом, беспокоиться о человечестве, о земле, на которой живем, о воде, которую пьем, воздухе, которым дышим.
Я не любила жить без Роберта (Мэпплторпа, бойфренда Патти), и он не любил жить без меня: наша связь была слишком глубинной. Это было связано и с нашей работой: мы чувствовали, что понимали творчество друг друга лучше всех остальных, и у нас была взаимная нужда делиться ей друг с другом, оценивать ее. И мы умели рассмешить друг друга.
Я до сих пор чувствую его присутствие. Чувствую уверенность, которую он мне внушил, и до сих пор советуюсь с ним мысленно. До сих пор слышу, как он смеется, когда я оказываюсь в ситуациях, которые он нашел бы смешными. Я до сих пор учусь, и благодаря ему я научилась меньше осуждать и больше проявлять доброту.
Ты определяешь свою судьбу. Ты дашь ей рассыпаться? Или ты ею овладеешь?