Впервые мне захотелось стать музыкантом, когда мы ехали по двухполосному шоссе в Мичигане. Я сидел сзади в кадиллаке 1949 года — мой отец всегда знал толк в машинах. В динамиках Фрэнк Синатра пел: «Fairy tales can come true, it can happen to you if you’re young at heart». Отец подпевал. С того дня, когда люди спрашивали меня, кем я хочу стать, я отвечал: певцом.
Мои родители хотели зажечь фитиль моего творчества. Но спустя время понятие творчества стало расширяться. И когда я повзрослел, они вдруг поняли: «О господи, мы же родители Игги Попа»!
У меня нет особых предпочтений. Я предпочитаю пять долларов трём долларам. Вот, пожалуй, и всё.
Когда я лежал в психушке, мой психоаналитик дал мне совет, которым я часто пользуюсь. Он сказал: «Прежде чем что-то делать, подумай, сможешь ли ты из этого выбраться». Хорошая мораль для нашего времени. Этот совет принёс мне много пользы.
Я часто пытаюсь понять, почему я делаю то, что делаю — работаю с электрогитарами, барабанами и голосом — и что я пытаюсь с их помощью сделать. Но я настолько пуповиной связан с самой этой вещью, что процесс гораздо важнее, чем результат. Близость электрического грохота и грандиозное ощущение подъёма и силы, вот. Вот она, эта сила, и ты её свидетель.
Как только я оказался на сцене, наверное, с первого же концерта, я стал как волк, попробовавший крови. Ощутив этот вкус, я потерял всякий интерес к музыке и бросился напрямик перегрызать глотку. Я был полон решимости испытывать звук наощупь, как учёный, ставящий эксперимент на себе, какой–нибудь доктор Джекилл или Халк. Иногда я действительно чувствую себя Халком. Рациональность и гармонию я отбросил за ненадобностью. Я не хотел установленной гармонии. Мне нужны были обертона. По–настоящему хорошую музыку не просто слушаешь, правильно? Это почти как галлюцинация. Так что мне всегда нравились случайные обертона. То, что я делаю, вам либо безразлично, либо — БАЦ!
Многие молодые музыканты получают деньги не вовремя. Они получают их за то, чем они в полной мере не довольны – это может привести тебя в ужасное состояние, разрушить и даже убить.
Я хотел, чтобы музыка выходила из колонок, хватала тебя за глотку, била башкой о стену и потом убивала тебя.
Я люблю оскорбительную музыку. Мне нравится, что она звучит как гвоздь по стеклу – я от этого зверею.
Чем больше у меня денег, чтобы слоняться туда-сюда, тем меньше я туда-сюда слоняюсь.
От Джима Моррисона я перенял манеру держаться у микрофонной стойки. Моррисон мог делать на сцене всё, что угодно, он не проявлял к зрителям никакого уважения. Купил билет за пару баксов? За что тебя уважать? А Мик Джаггер научил меня двигаться во время выступлений, к тому же мне очень нравился его противный тембр голоса.
Три года я был у него (Дэвида Боуи) подопытным кроликом. Всё, что лезло Боуи в голову, он отрабатывал на мне. Если Дэвид не знал, как подступиться к той или иной проблеме, он бросал меня на амбразуру — он даже записывал свои альбомы с музыкантами, которых обкатывал на мне.
Европа — декадентское место. Она старше, измучена неподъёмным весом веков тщательно записанной истории, так что всё и вся там превращается в символ. Поэтому, наверное, песни, которые я написал в Европе, самые долгоиграющие — они все страшно символичные и очень лёгкие для понимания.Смотрю я на себя в зеркало и думаю: «Ого, да я шикарно выгляжу». Я и правда считаю себя самым крутым.
«Панк-рок» – это термин, используемый дилетантами и бессердечными манипуляторами для наименования музыки, которая забирает всю энергию, все тела, сердца, души, время и разум у молодых людей, которые готовы отдать всё это ради неё.
Моё тело повреждено пятнадцатью разными способами, так что очень приятно, что ни одна из травм не переросла в серьёзную проблему. Я более чем умеренно здоровый 65-летний мужчина, которому очень многое сошло с рук.
Общество изменилось. То, что раньше было неприемлемым, теперь заиграло яркими красками.
Говорят, что смерть убивает, но это не так. Убивает скука и безразличие.
Наверное, в меня плевали больше раз, чем в любого другого человека. По крайней мере, любого человека за пределами тюремной системы.
Мне тяжело постоянно смотреть в будущее. Поэтому я смотрю в прошлое.
Я никогда не верил, что U2 на самом деле хотят спасать китов. Я не верю и в то, что Beastie Boys готовы умереть за Тибет.
Когда речь идёт об искусстве, деньги – малозначительная деталь. Но обычно они становятся БОЛЬШОЙ малозначительной деталью.
Как я вообще мог бы слушать тот ужасный шум, что я издаю, без грамма кокаина и парочки двойных порций Джека Дэниелса?
Наркотики постепенно ушли из моей жизни. Ломки стали всё слабее и реже. Резким поворотом стал момент, когда моё тело начало вспоминать времена, когда ему было хреново. Тогда я стал очень и очень сильным. Я больше не хочу ползать под столом, дрожать и видеть маленьких мышек, бегающих под моими глазами в течении следующих четырнадцати часов. Я не хочу быть уверенным в том, что профукаю следующие 22 концерта.
Если бы я слишком задумывался о том, каким влиятельным я был, я был бы намного большим мудаком, чем сейчас.
Любопытство – очень хорошая штука. Она порой приносит тебе неожиданную пользу.
